Сейчас я продемонстрирую развитие процесса невротизации ребенка посредством наблюдения за одним эпизодом из собственной жизни, мой вариант «психопатологии обыденной жизни», травматизации и её изжевания. Сын встал и начал, ни с того ни с сего, говорить про лимонад, почему он о нем заговорил я не могу понять ни тогда, ни сейчас, не могу вспомнить:

— Я не пил лимонад

— Что мама никогда не давала?

— Никогда не давала

— Ну а в садике, может там кто приносил?

— И в садике не давали

Тут я улавливаю периодически повторяющийся мотив детской «безнадежности», предполагая, что следующей фразой будет «я никогда не смогу пить лимонад», в смысле, что дурная бесконечность и «патовость» ситуации, в которой ребенок оказался, будет усилена до бесконечности словами «навсегда», «всегда», «теперь будет только так».

Здесь, наверное, двойственность чувств — с одной стороны, выражение беспомощности, с другой, желание, чтобы тебя пожалели и утешили, и наверное, жалость самого себя как повторяющееся удовольствие от нанесения себе боли, что-то мазохическое и приятное в этом у детей есть, однозначно.

Поэтому я тороплюсь разрешить ситуацию, реагирую следующим образом:

— Мне принести тебе в следующий раз лимонада?

У его матери сильно развит слух, поэтому, несмотря на то, что мы находились в дальней комнате, она все прекрасно слышит и спешит вмешаться:

— Не надо никакого лимонада?

— Почему?

— Я знаю из чего его делают, там одна химия.

— Только попробовать.

— Я знаю, он попробует и потом начнет его постоянно просить.

Я бурчу что-то наполовину ей, наполовину себе на тему, что сам в детстве пил этот лимонад в больших количеством и как-то «козленочком» не стал. Сейчас, когда я пишу эти строки, понимаю смешную двусмысленность этой фразы — уж для кого, для кого, а для нее я стал «настоящим козлом».

Потом говорю насчет того, что есть еще и натуральные лимонады, без химии, например «Аян», где используются натуральные соки. В том числе, в воспитательных целях, пытаясь снизить ее жесткие требования к ребенку, непреклонность, ставшую чертой характера (той чертой, через которую не смог переступить я сам в отношениях с нею и которая проявляется теперь, в отношениях с ребенком).

От спора я очнулся, увидев, что ребенок убежал от меня в другую комнату и стал выкрикивать «пусть он уходит» или что-то вроде того. В ситуации, когда отец, казалось бы, защищает его интересы в виде влечения к лимонаду, желания его попробовать, вступает в конфликт с более влиятельной и более любимой фигурой матери, ребенок автоматически выбирает сторону матери. Матери, которая всегда права, неважно, что она говорит и делает, ребенок скорее отвергнет отца или, что даже чаще и вероятнее, самого себя, возьмет вину на себя, решит, что это он плохой и виноват.

— Все, давай завяжем с этим лимонадом, — прервал я этот «дурацкий» спор, скорее всего оборвав самого себя на полуслове, в шоке от скорости и развернувшемся драматизме происходящего «на пустом месте», ни с того ни с сего, фраза за фразой, получалось слишком жизненно, эмоционально и столь же пугающе.

Сейчас я вижу причины того, что сын бесконечно, раз от раза, часами, на каждой встрече играет в «преступника и полицейского» («казаки-разбойники») в доминирующей гиперопеке со стороны его матери. Добровольно выбирая роль преступника, он принимает на себя вину, винит себя за нарушение «материнского закона», пытается от него уйти, уйти от наказания в лице отца (в игре я, также, исполняю роль полицейского, «службы исполнения наказаний»), вину же он чувствует от нарушения жесткой системы правил матери.

Я не знаю, понятно ли я объясняю, но у мужчины в гендерном неравенстве традиционная роль негативного, неправого персонажа, злодея, волка из сказки. Умного или глупого, кровожадного и сексуального, или, наоборот, тихого и исполнительного вегетарианца, но образ пугающего животного. Он скорее будет отвергнут женщиной, женой в регрессивном, инфантильном поведении последней, скорее будет отвергнут и собственными детьми, инфантильность которых естественная, возрастная. Поэтому, наверное, я немного агрессивен к женщинам вообще, к незнакомым в частности, в особенности, внутренне опасаясь их возможного двуличного поведения, обмана, того, что рано или поздно они поднимут меня на ножи, объявят «охоту на волков» (на хищников и как там еще пел Высоцкий).

С лимонадом — это еще не всё, весь этот эпизод был по времени коротким, минут десять, не больше. Можно сказать, что эпизод этот — краткий миг в моем общении с сыном в тот день, не говоря о жизни вообще, но он произвел на меня сильное впечатление, шокировал, был симптоматичен, имел еще не стершуюся из памяти завязку, развитие и исход, пересекся с другими сюжетными линиями моей жизни, в результате позволил осмыслить важное в самом себе: свою агрессию и страх к женщинам, причину компульсивных игр ребенка, рамки своего поведения в отношении ребенка и его матери, вред, наносимый ситуацией доминирующей гиперопеки.

Пытаясь сгладить ситуацию, а именно — невротизацию ребенка, разворачивающуюся у меня на глазах, невольным виновником которой я сам и стал, я взял листы чистой белой бумаги, лег на пол и предложил нарисовать бутылки. Предполагая, что мы сейчас отыграем негатив в рисунке, чем и изведем его на нет — своего рода арт-терапия в рамках общей игровой терапии, которую невольно я выполняю на своих встречах с ребенком, просто в силу своей еще полупрофессиональной, но все же подготовки, полученных знаний. Он стал искать подходящий карандаш в целлофановом пакете с карандашами, я предложил ему высыпать их все рядом на пол и выбрать какой он хочет. Смысл был все тот же — позволить ему выбирать самому, расширить рамки дозволенного рисуя не за столом, а на полу, позволить карандашам рассыпаться по полу, позволить себе быть, расширить свои границы, освободить свой творческий потенциал. В общем я нарисовал бутылку и сделал квадрат этикетки на ней с надписью «ВОДА», затем нарисовал ему этикетку и предложил что-нибудь написать, может это и была ошибка с моей стороны, а может и нет, но сын проявил бурное негодование, начал кричать: «ты испортил мой рисунок», отшвырнул его в сторону, я предложил «давай, нарисуем еще бутылку, другую» Он успокоился, нарисовал другую и затем спрашивал как писать буквы с моей надписи, написал немного другое, но я уже не вмешивался, потом попросил прочесть что у него написано, я прочел, получилось :»АВОТ». Затем я вижу, что сын взял черный карандаш (бутылка была нарисована коричневым карандашом) и стал тыкать им в бутылку, я решил поддержать его, сказал «Это лимонад, давай побъем его» и стал тоже тыкать в рисунок бутылки свои карандашом, этот ход прошел. Мы некоторое, короткое, время еще потыкали, после чего сын сказал: «Как-то легче стало», я добавил «Сходи, отнеси, покажи матери — как мы побили лимонад» – решил пусть еще получит одобрение у своего главного, значимого родителя.

Больше в этот день к «лимонаду» мы больше не возвращались.

Но я в тот день еще ездил за продуктами со своей подругой и долго смотрел на лимонад, большой ряд с бутылками лимонада всех сортов, читал этикетки. В результате — купил «Фанту» полтора литра, с соком мандарина, новинка, кажется. Не знаю какая там была химия, но я дома ее выпил, этот лимонад, и за себя и за сына..